Один день в Печорах (часть 1)

1.

Уже больше года, как я собираюсь в Печоры, поклониться Пресвятой Богородице и преподобному Корнилию. Да все никак. То одно, то другое. И жена повод находит, чтобы удержать меня дома, а главное, я знаю, во мне мало веры, мало молитвы, мало церковности. Будь по другому, меня бы не остановило ничто. Вот и в прошлом году, - взял у отца Леонида благословение. Ученые мы - знаем, как это оно, - без благословения ездить. Три года назад решил съездить на Валаам, с полдороги пришлось вернуться. Коленка заболела, распухла так, что еле брюки дома стянул. Но вот год назад, в Великий Пост подошел к отцу Леониду и говорю: "Благословите, батюшка в Псково-Печерский монастырь съездить" "Благословляю, - говорит, - "Езжайте, помолитесь там и обо мне грешном". Но тут Враг и ополчился, конечно. То ребенок болен, то на работе запарка, - короче не поехал. Съездил в Москву, в Донском, да в Сретенском за отца Леонида свечки поставил, и все. А по осени отец Леонид повесился. Нет, я грех на душу не беру, не велика я фигура, но знак недобрый. Поэтому, когда за неделю до поездки взял благословение у отца Иоанна, сказал жене на полном серьезе: "Ты, дорогая, можешь придумывать, что хочешь, а я все равно поеду, - не хочу, чтобы с отцом Иоанном что-нибудь приключилось". "Моя" смотрю закуксилась, закуксилась, да и согласилась.

За два дня до поездки начались искушения. Мигрень, а Бог сподобил меня пострадать от этой болезни, схватила меня не на шутку. Голова раскалывалась с утра до вечера. Дважды я отходил ко сну в привычной надежде, что утром я проснусь без боли. Но первое, что я ощущал, открыв поутру глаза, была все та же монотонная тупая боль в голове. Жена ныла, - "Ты меня не любишь! Ты меня бросаешь!", - выторговывала, то лаской, то упреком; то слезами, то угрозами удобный для нее срок моего отсутствия. В конце концов она выбила из меня все, что хотела: - "Сегодня ночью сядешь в поезд, день тебе на «всё - про всё», вечером - обратно". Скрепя сердце пришлось смириться, успокаивая себя тем, что еду в Печоры впервые, ничего не знаю, но быть может в следующий раз...

И вот уже сборы, жена напекла постных пирогов с картошкой и с вареньем, теперь - на вокзал. Здесь, буквально за десять минут до прибытия поезда, обрушилось новое испытание. Сильно закружилась голова, сердце, кажется, сейчас остановится, сжало горло - не чем дышать, хоть "скорую" вызывай, вместо монастыря. С безумным взглядом метнулся к аптечному киоску. Когда кажется, что смерть пришла, не усидишь на месте.

- Есть валерьянка или валидол? - спрашиваю.

- Вы что, не видите? У нас - учет, - поднимая на меня усталый взгляд говорит продавщица и снова продолжает пересчитывать какие-то склянки и пузырьки.

"Слава Тебе, Господи", - шепчу "про себя" отходя назад. Держась за стеночку, выбираюсь на перрон, шепча испытанную а таких случаях молитву: "Да будет все по воле святой Твоей, Господи; да будет все по воле Твоей святой!" Старец один наказал молиться так в минуты особых страхований, когда за жизнь свою опасаешься. Стало чуть легче, сердце забилось ровней, - вот и поезд подходит. Чистенькая проводница -полуэстонка пропускает меня в вагон. Сажусь на место, достаю водицы попить, откидываюсь назад на мягкую стенку купе. Вот и все! Ни головокружения, ни двухдневной головной боли, ни бешенного, с замиранием, сердцебиения! Все кончило, как будто и не было.

"Слава Тебе, Господи!" - на душе радостно и светло. Быстро убегают вдаль знакомые окрестности города. Все гуще становятся обступающие дорогу леса. Все больше снежные останца в ельниках. Думаю: "А видно ли дороги Иверский монастырь в Валдае, и если да, то успеем ли до темна?" Соседка по купе милая словоохотливая женщина средних лет делится со мной тяготами жизни в Эстонии. Да, нелегко сейчас повсюду.

Начинает темнеть. Становится понятно, что к Валдаю по-светлу не поспеем. Соседка ложится спать. Вот и свет погасили. Тихо, при свете ночника вычитываю вечерние молитвы. Ложусь, но не спится. Сказывается тот совершенно дурной распорядок дня, который я усвоил за последние пять-шесть лет. Начинаю думать. Хочу сосредоточится на том, что мне особенно мешает строить истинно христианскую жизнь. Внезапно приходит оригинальная мысль. Ценность ее именно в оригинальности, поскольку простые мои грехи, - лень, маловерие, гневливость, и подобное им лежат на поверхности, здесь удалось разглядеть, кое-что внутри. Это оказался пафос. Человек с навыками педагога, умеющий общаться с аудиторией, любитель споров и полемики, апологет и демагог, - такой вольно невольно становится носителем пафоса. Но это то и плохо. То что годится для митинга или демократической сходки, противопоказано христианскому благочестию. Пафос - это поза, пафос - это маска, пафос - это всегда театр, а значит даже в искреннем пафосе есть червоточина лжи. Пафос убивает кротость и простоту, которой взыскует мое сердце.

Действительно, как стать кротким? Не в раз и ответишь на этот вопрос. Понятно, что пафос необходимо изгонять из речи, из жизни. Поблагодарив Господа за ночное вразумление, я попытался заснуть, но лишь забылся часа на полтора.

2.

Когда я поднялся, поняв, что сон позади, поезд ехал мимо темных лесных полустанков. Мы приближались к Пскову. Перекрестившись, я открыл дорожный, карманного формата молитвослов, и тихо, едва шевеля губами, начал утреннее молитвенное правило. Паломничество - это особенное время для каждого верующего. Дома мое утро вместо молитвы начинается с того, что мой здоровенный пес Зёва подходит ко мне и тычет мне в лицо мохнатой слюнявой мордой. После того, как мне удается отпихнуть его, он пускает в ход лапы. "Сволочь!» - шипя, чтобы не разбудить домочадцев, ругаюсь я, потирая саднящий расцарапанный бок, - "Отрастил когти, как у орла!" Понятно, что дальше сна уже не будет. Впрыгиваю "на автопилоте" в треники, беру поводок, сигареты и отправляюсь на выгул четвероногого друга. Мой друг-священник для такого случая советует читать Иисусову молитву. И совет хорош, да только пока я с Зёвой по помойкам шастаю, мозги у меня еще затянуты сонным туманом, тем самым , с которым я должен совладать еще в постели. Поэтому настроится на молитву сразу и не получается.

Здесь, в поезде, который с каждым оставленным в ночи полустанком приближается к заветной святыне, все не так. В полумраке ночного вагона молитва идет легко и задушевно. Ничто не отвлекает сердце от покаянной беседы с Богом. Но, вот позади уже остались и Псков, и Изборск. Чистенькая, слегка заспанная проводница будит пассажиров. Сейчас будут Печоры - последняя российская станция на маршруте поезда. Я сойду, сойдет еще кто-нибудь, а оставшиеся будут проходить таможенный досмотр.

На улице темень. Без четверти пять. Станция стоит посреди густого соснового леса. Где город? Где монастырь? Со всего поезда сошло два или три человека, и те в одно мгновение исчезли, растворились во тьме. Спрашиваю у водителя "Жигулей", который грустно-выжидательно смотрит в мою сторону:

-Как добраться до монастыря?

Он указывает рукой в лесную тьму и говорит:

- Все время по этой дороге. Как попадете в город там уж спросите еще у кого-нибудь.

- А далеко идти-то?

- Километра три - значительно сообщает он. - Может подвезти?

Какое-то мгновение молчу. Хорошая погода. По-весеннему тепло. На еще достаточно темном небе таят звезды. Из леса доносятся голоса пробудившихся птиц. Думаю о том, что раньше народ ходил пешком до самого Иерусалима.

- Нет, милый, - говорю, - пройдусь пешком, подышу воздухом. Да и не ко времени приедем иначе. Больно уж рано.

Мокрая от недавних дождей грунтовка медленно поднимается через лес. Сразу становится темней. Чтобы не перемазаться схожу на едва уловимую обочину. Минут через пять мимо проезжает знакомый "Жигуленок". Так и недождавшись пассажиров, водитель направляется в город. Шум его автомобиля быстро затихает за поворотом дороги и я остаюсь один. В свете быстро наступающего утра звонко поют птицы, все отчетливее виден лес. В Печоры весна приходит раньше, чем к нам. От снега нет и следа. Лес светлый и чистый. Ясно чувствую смолистый сосновый дух.

- Здесь медведей не встретишь - мелькает в голове, и почему-то вспоминаются пеновские чащобы. Дорога выныривает из леса и сразу попадает на освещенную яркой зарей развилку. Направо - в Эстонию, налево - в Россию, прямо - в Печоры, но километраж нигде не указан. Вспоминается деревенская прибаутка о том, что у каждой местности своя верста. Где народ терпеливый там и километр длиннее, шагают люди не ропщут на длину пути, а где нет там и километры короче. Длинные ли километры у печерского водителя? Впереди показались первые городские постройки, и я думаю что для измерения расстояния мой недавний собеседник использовал не личные ощущения, а все-таки спидометр автомобиля. На дороге в этот ранний час пустынно. Из-за далеких, изрытых оврагами холмов пробиваются первые лучики солнца. Дорога спускается к небольшой, но бурливой речке. Рыба здесь должно быть другая, чем у нас. Наверное сиги, да хариусы, да форель со снетками. Мимо проезжает рейсовый автобус, но в нем темно и он идет из ниоткуда, везет никого, и идет в никуда. От реки дорога поднимается вверх. Начинается собственно город с многоэтажками, которые чем ближе к центру, тем ниже. Слева, за небольшим треугольным сквером видна кирха ( а может быть костел?). Вид у нее не больно ухоженный, видно протестантов в Печерах не много. По совету ранней дворничихи, поворачиваю от старинных торговых рядов налево и сразу за ними вижу две посадские церкви, блестящие на солнцем крестами и куполами. По иконам над вратами церквей узнаю, что храмы построены в честь Сорока мучеников и великомученицы Варвары. Рядом примостилась часовенка во имя святого благоверного князя Александра Невского. За ними короткая аллея и монастырские врата. Поклонившись святым церквам направляюсь к монастырю.

Солнце уже поднялось. Несколько минут седьмого. Иду не спеша. В рюкзаке лежит фотоаппарат. Нужно узнать, где взять благословение на фотосъемку. Оказывается все решено просто. Сразу за вратами небольшая будочка, в которой сидит вратарник, монашек, у которого это самое благословение можно получить. Неподалеку большое объявление, предупреждающее о том, что монахов фотографировать запрещено, а также запрещена фотосъемка внутри храмов. Подхожу к будочке. Молодой монашек подает мне бирку на веревочке. На ней нарисован фотоаппарат - это и есть благословение. Предлагает пожертвовать на монастырь. Бросаю в "кружку" десятку. Спрашиваю в каком из храмов идет богослужение.

- В Сретенском. - отвечает он. - Отсюда налево через Никольскую Башню, далее Кровным Путем, а там увидите слева храм, в котором свет горит за Звоницей.

Поблагодарив вратарника я иду по указанному маршруту. Под громадой Никольской Башни, в которой расположен храм во имя Святого Угодника, вступаю на булыжную мостовую, по середине которой виден небольшой желобок - Кровный Путь. По этому пути царь Иоанн Грозный нес на руках только что убитого им в запальчивости преподобного Корнилия. Невольно останавливаюсь перед открывшейся мне панорамой святой обители. Звонкое прозрачное утро. Сквозь паутину, еще неодетых листвою ветвей открывается панорама обширного оврага, заполненного храмами и кельями монастыря. Немного пахнет ладаном, сквозь пение птиц пробивается далекое пение монастырского хора. Неземной покой, небесные селения отраженные на плоскость бренного мира.

- Я думал, такого не бывает - одними губами шепчу я. И уже быстрей направляюсь вниз, к храму, где служат Предвечному Богу.

3.

Обширный храм в честь Сретения Господня был почти полон. Свободных мест не было, однако молящиеся стояли не тесно. Певчие располагались на хорах, во втором ярусе. Там же были и чтецы. Внизу из братии были лишь служащее священство, иеродиаконы, да одинокий схимник молился на солее перед иконой Божией Матери. Служили Полунощницу и Великопостные часы. Во время чтения псалмов и еще в какие-то известные опытным богомольцам моменты молящиеся садились на принесенные заранее складные табуреточки, причем делали это и молодые тоже. Но вот начиналась ектения, Евангелие, Апостол, или другой момент, требующий сугубого внимания или поклонов. Сидящие сразу вставали с тем, чтобы исполнить уставные требования. Другие, кто без табуреток, стояли всю службу.

К концу богослужения я заметно устал. Сказывалась бессонная ночь, а может правы те, кто говорит, что если молиться тяжело, значит по нашим грехам Ангел-хранитель от нас отошел. Когда закончили обедницу, я вышел усталый, но довольный тем, что потерпел неудобства. Часы перевалили уже за отметку 11. Достав фотоаппарат я сделал несколько фотографий, и решил выйти за ограду монастыря. Хотелось перекусить, да и чего греха таить, покурить немного. Неподалеку от монастырских ворот расположилась иконная лавка, где я купил несколько книжек с видами обители. Выйдя за ограду я обнаружил целую шеренгу мужчин и женщин, просящих подаяние. Раздав им мелочь, и отметив про себя что местные нищие не ранние пташки, я пошел вдоль улицы, шедшей параллельно монастырской стене в попытке найти тихое и укромное место. Когда стена резко повернула налево, мне показалось, что я нашел то, что надо. Передо мной был глубокий овраг, поросший деревьями, внизу звонко журчал ручей, уходящий под монастырскую стену. Высокая, не менее десятка метров стена отбрасывала уютную тень, а вниз по траве круто сбегала тропинка. Не обращая внимания не пестро разбросанный повсюду бытовой мусор, я быстро спустился вниз. Спустившись, я к сожалению обнаружил ужасный фекальный запах, исходящий от ручья. В задумчивости я опустился на древний, сырой, немного мшистый валун. Трудно объяснить, зачем, почему город пустил неочищенную канализацию под монастырь? Ведь именно монастырю Печоры обязаны своей жизнью и процветанием. Городок возник, как монастырская слобода и долгое время существовал благодаря святой обители и приходящим на поклон богомольцам. Понятно, что коммунисты, люто ненавидевшие Бога и Церковь, были готовы на любую мерзость, по отношению к монастырю. Думаю, что другие печерские ручьи чище этого. Однако, потравить монахов фекалиями не удалось. В монастыре нет даже следов зловония, ручей течет в трубе под землей, а для питья монахи и паломники используют святой источник, дающий вкусную и целебную воду.

Перекусив жениными пирожками с холодным чаем, я отправился обратно, в монастырь. Еще раз читая большие и маленькие объявления, висевшие вблизи ворот, я обратил внимание на два весьма существенных. "Вниманию посетителей ! Ежедневно с 11 до 17 часов в Сретенском храме монастыря можно побеседовать с духовником." Удивительно! Глядя на эту надпись в моей голове всплывали картины долгого, затягивающегося порой на целые недели, ожидания встречи с духовниками наших знаменитых монастырей - Оптиной, Зосимовой пустынь, Черниговского скита. Теперь порой неопытный богомолец не знает, где этого духовника сыскать. А здесь - просто удивительная забота о простых мирянах.

Второе объявление гласило: «Сегодня в Сретенском храме состоится Соборование. Начало в 17 часов." Оба объявления связались у меня в одну цепочку. Книги о церковном благочестии рекомендуют особую подготовку к соборованию. Необходимо помимо обычного во время Великого Поста говения, накануне исповедаться и причаститься, чтобы соборование наряду с исцелением телесных немощей принесло душе очищение от грехов, по слабости памяти не упомянутых при исповеди. Я, накануне отъезда не исповедывался и не причащался. Однако по практике установившейся в Церкви в наше время соборование назначают исключительно на вечерние службы в четверг, то есть в тот день, когда Литургии не бывает, поэтому вряд ли кто-нибудь придет на соборование причащенным. Но я счел свои рассуждения проявлением самомнения и решил, что при встрече с духовником, обязательно спрошу благословения собороваться.

Предавшись подобным мыслям, я не спеша шел вдоль Кровного Пути по направлению к Сретенскому храму. Не доходя до места около пятидесяти шагов, я увидел группу солдат в сопровождении офицера, заходящих в дверь под овальным сводом, вдоль которого протянулась узорчатая надпись "Богом зданные пещеры". Я устремился следом.

Ребят было семь или восемь, а с ними очень серьезный молодой офицер. Пожилая монахиня рассказывала им о пещерах. Говорила она неровно и сбивчиво, часто перепрыгивая с одной мысли на другую. В конце концов, догадавшись, что перед ней не очень то верующие люди, она полностью переключилась на рассказ о Боге и его Сыне, Иисусе Христе, о скорой кончине мира, и о том как она любит Бога, и какое ей на старости от этого утешение. Мне было немножко жаль ее и слушателей ( в том числе и себя). Она, маленькая и старенькая, не изучавшая ни гомилетики, ни педагогике, вразумляла здоровых жлобов. Она несла нелегкое, но радостное для нее послушание. И будь перед ней целый коллоквиум академиков, она не робея вела бы свой трогательный, но путанный рассказ. Глаза ее лучились сказочной добротой и радостью, и ни один не посмел изобразить на лице скуку. Она провела нас к могилам преподобных, лежащих неподалеку от входа. Преподобные лежали в каменных гробах, над которыми промчались столетия, и каждый из них был близок старой монахине, как родной и живой человек. Солдаты пожертвовали мелочь и каждый получил по "копеечной" свечке. Скоро все эти свечи были поставлены во спасение усопших "отцев и братии". Я отдал пятерку, - хотелось порадовать добрую старушку. Она подала мне большую жмень свечей, хотя я пытался сопротивляться, говоря, что деньги даны, как пожертвование на обитель. Сопротивлялся я не долго, поскольку мы, миряне не должны привносить своё разумение в монастырские порядки. Так получилось, что в этот момент мы остались одни и старушка сказала мне:

-Вы можете еще застать панихиду, в пещере. Возьмите свечечку, и ступайте, - она указала в сторону низкого, не выше двух метров и такой же ширины темного прохода, уходящего в глубь горы.

Сердце мое забилось радостно. Я и не думал, что доступ к пещерам будет так легок. Пожелав матушке-инокине Ангела-Хранителя, я пошел в темноту.

4.

В пещере темно, прохладно и заметно сыро, хотя никаких следов воды нет. Просто неподвижный воздух, содержит больше влаги, чем снаружи. Ходы, выкопанные в мягком чреве горы, длинней, чем я мог предположить. Поэтому свет маленьких свечек, расположенных через двадцать ( примерно ) шагов быстро слабеет и я оказываюсь перед плотной темнотой. Где-то здесь поворот. Вот он. Отсюда направо - старое братское кладбище, туда ходить запрещено. Сворачиваю налево. Далеко впереди высвечивается пространство. Там никого нет. Видимо здесь расположен Мироточивый Крест, о котором говорила пожилая инокиня у входа. Широкими шагами устремляюсь вперед и внезапно с большой силой налетаю головой на потолок. "Слава тебе, Господи," - шепчу я, -"Во смирение и на долгую память". Не доходя метров пятнадцати до Креста, обнаруживаю поворот направо. За поворотом человек десять богомольцев в сопровождении иеромонаха. Панихида приближается к концу. По- маловерию иду сперва к Кресту ( а вдруг, после панихиды не успею?). "Упокой души усопших рабов Твоих..." доносится из-за спины. Подхожу к Кресту, делаю два земных поклона и прикладываюсь ко святыне. Крест липкий, сладковатый и благоуханный. Он мироточит весь. "Слава Тебе, Господи, слава Тебе... Кресту Твоему покланяемся, Владыко..." - шепчет счастливое сердце. Теперь возвращаюсь, туда где звучат последние печальные слова панихиды. Наконец служба закончилась и пришедшие в пещеры миряне начали прикладываться к иконам и ... общаться с почившими старцами.

Здесь в пещерах хоронят так. В стене пещеры выкапывается глубокая ниша, такая чтобы поместился гроб, иногда два . После того как все готово, гроб с телом умершего помещается в нишу, а вход в нее закрывается. На память в стену вмуровывается табличка, сообщающая, необходимый минимум сведений о покойном. Я сразу заметил что некоторые захоронения снабжены специальными отверстиями, через которые паломники могут сунуть руку во внутреннее пространство, дотронутся до гроба с прахом почитаемого старца рукой, при этом молясь, или обращаясь к нему с просьбой. Мне показывают склеп одного из недавно почивших старцев.

- Старец Симеон, последний из старцев старого Валаамского монастыря. К преподобному Симеону подходят многие, потом отходят со слезами на глазах или с блаженной улыбкой на лице. Я тоже подошел, просунул руку в отверстие, ведущее ко гробу. Прикосновение к Вечности. Неожиданно теплый гроб. Ощущение того, что тебя слышат. "Где ты, отче? В раю? Слышишь ли пение ангельское?" - проносится в моей голове.

- Отче Симеоне, помолись Богу о мне, подать мне ко спасению потребное, здоровье и благоденствие мне и близким моим, простить прегрешения наши вольные и невольные. Господь знает, что нам нужно, попроси Его лишь о том, чтобы дал нам по милости Своей, а не по гневу Своему, - страшно мне принимать горькое лекарство, - тяжело вздыхаю я, крещюсь, целую табличку с именем старца, и отхожу. Старец "молчит". Сколько раз я слышал это молчание внутри себя, отходя от чудотворных икон, от цельбоносных мощей. Мудрость святых особая, надмирная. То ли видят они наше маловерие(сказано ведь Спасителем: "По вере вашей дано вам"), то ли ощущают теплохладность, губительную для сердца богомольца, то ли Промысел Божий избрал нам другую участь? "Держи ум во аде и не отчаивайся!" ...не отчаивайся! Стучите и откроют. Все понимает мудрый старец. Гроб его теплый, как будто живой. Я приду к нему еще. До новой встречи, отче! Моли Бога о нас!

С этими мыслями я выхожу (уже пригнувшись) из пещер. Скоро моя душа попросится туда обратно. Захочется служить панихиду. Молиться...и петь...и плакать.

Окончание здесь.

источник - сайт www.fotopalomnik.ru

Места:
Свято-Успенский Псково-Печерский мужской монастырь

Если отзыв Вам понравился и Вы хотите тоже посетить эти святыни, то приглашаем ознакомиться с соответствующими паломническими турами.